Category: Чувства

В отрочестве  я очень любила и приуспевала в рисовании карикатур. Моя художественная школа не прошла даром, и вместо того, чтобы стать Айвазовской, стала лучшим карикатуристом в классе, за что всегда получала выговоры от мамы. Ей казалось, что грешное это занятие, и неподобает девочке таким делом заниматься. Тем не менее, мое мастерство высоко ценилось одноклассниками, а потом одногруппниками в институте. Длинные носы, выпученные глаза и три волосинки в шесть рядов принесли мне немалую славу в узких кругах. Карикатуры давались мне легко, быстро, идеально подчеркивали все недостатки внешности оригинала, и возносили меня на пьедестал королевы извращенного видения человека со скоростью света.

Но прошло время, и ввиду моего взросления, маминых наставлений и религиозных запретов, я рисовать перестала. И начала писать, так же изрвращенно представляя себе описываемую натуру, в мельчайших деталях, со всеми ее недостатками и просчетами, складывая это все в кучу человеческого несовершенства. Было очень смешно, порой печально, но всегда четко и в точку. Я думала, что меня не переплюнуть в таланте преподносить  чужие соломинки в глазах, пока я не познакомилась с Юджином.

В народе Женя, а официально- Юджин, был моим многолетним сотрудником. Он умнее меня, питерский (тогда еще Ленинградский физмат) мне не грозил, а вот ему пришёлся впору. Поэтому, он был программистом, а я нет. Но так как пришлось работать в команде, то пришлось и дружить, или хотя бы притереться и привыкнуть к его чёрному юмору. Надо сказать, что этот юмор не переводится на английский, поэтому остальные сотрудники поглядывабт на нас с опаской и пробегают вежливо мимо, если Женя решил попить чифирю в рабочее время, а я оказалась случайно рядом. Не то чтобы он неприветлив, совсем нет, даже наоборот: мы несколько раз попытались перевести его шутки сотрудникам, но мероприятие провалилось, ввиду того что черный русский юмор и удивительная способность Евгения находить недостатки в людях не транслируется ни на один из языков…

Юджин любит выступить на планерке. Это ежедневное рутинное мероприятия он изощренно превращает в цирк, который непонятен иностранцам, но так близок русской душе. Формат встречи прост: когда все соберутся, докладываешь свое имя и отчет за вчерашний рабоче-прожитый день, оповещая о том, как хорошо ты отрабатываешь свой хлеб. Но то что  просто,  Евгению не интересно, а потому он активно добавляет красок в нашу скучную компьютерную жизнь. Вот например, вчера. Десять утра для комьютерной компании – время жутко раннее, обычно приползающие к этому времени программисты- либо семейные, разбуженные утром собирающимся дитем и вынужденные везти его в школу, либо извращенцы, или Юджин, который живет в трех шагах от работы и оттого бодрячком, полный энергии и сил, в девять утра заступает на пост. Встав неровным кругом, с чашками кофе в трясущихся руках, с наполовину закрытыми глазами и  вяло и заплетающимися языками, начинаем отчет. Как самый активный, евгений открывает наш вечер, и подробно отчитавшись, передает эстафетную палочку коллеге- Валерке. Валерий у нас совсем свежий иммигрант, а оттого акцент у него безбожный, с трудом понимаемый аборигенами. Несмотря на это, он очень уверен в своих силах и  отстаивать  свое правое  дело готов до первой крови. Сократив свое имя до понятного местному уху  Вэл, он стал почти американцем, но вот досада, акцент выдавал его за версту. И вот, отрапортовав команде, Юджин задорно объявляет преемника, естественно по английски: “всем спасибо, слово берет Вал!” “Вэл!” Оскорбился Валерка, и, набрал воздуха в лёгкие, приготовившись произнести речь. “Вул!” Недолго думая, выкрикнул Евгений, и злобно зыркнул на нахохлившигося Валерку. Приличная нерусско-говорящая половина команды тактично приготовилась слушать доклад Вула, сделав вид что конфуза не заметила. А эти два, В позе бойцоских петухов и чашками кофе в руках, честно отстояли планерку под мой непрерывный хохот. Как оказалось, я была единствнным работником,  кто не отчитался за прожитый день, потому что из-за дикого, неконтролируемого смеха, не смогла выдавить из себя ни одного разумного слова…

Не прошло и пары часов, как пробегая мимо столов работничков, я на ходу поинтересовалась, где Валерка. Я думала, что он от конфуза решил пересесть от коварного соседа, но Женя, не поворачивая голову в мою сторону, на мой вопрос моментально отрапортовал: “он грудью кормит”. Я покатилась от смеха дальше, вспомнив, что и правда, Валерий у нас молодой отец и в обеденный перерыв частенько убегает помочь с дитем. А злой гений, уткнувшись носом в монитор, даже не заметил моего истеричного состояния, потому что к такой реакции давно привык.

Надо заметить, что Валерию изначально неповезло и с именем, и с соседом по парте Юджином. Придя в компанию, и представившись Вэлом, он был в тот же день переименован в Валерку. И сколько Валерий не возмущался, и не воевал с Евгением за свое честное имя, его попытки зарубились на корню в тот неловкий момент, когда он из ” Валерки” был переименован в “Вольдемара”. Циничный Юджин, недолго думая, с маниакальным постоянством выносил  новое имя в массы. Каждый раз, абсолютно невозмутимо, с лицом, не выражающим эмоций, он преставлял нового сотрудника людям. “Вольдемар, познакомтесь!”Торжественно произносил он, махнув рукой в сторону вновь прибывшего сотрудника, каждый раз делая акцент на имени несчастного Валерки. Не нужно быть гением, чтоб догадаться, что через некоторое время Валерка молчаливо согласился на “Валерку”, и по сей день им остаётся. При этом, Евгений и не думает останавливаться на достигнутом : не далее как сегодня, он, высунув голову из конференц-зала в сторону опоздавшего на планерку Валерия, громко объявил, делая акцент на “акценте” несчастного: “Валерий, вы упускаете  свой шанс рассказать команде, над чем вы “воркед” вчера!” Для людей, не говорящих по английски,  поясню, что слово “worked” означает “работал”, и по английски звучит без произношения “е”. К сожалению, Вал так и не смог справиться с русским “как вижу, так и говорю”, и поэтому его “воркед” стало притчей во языцех. Красный, как томат, несчастный прошмыгнул в зал, и сбивчиво, на ходу ища слово -синоним для “работал”, с трудом закончил отчет,опять же под мой непрерывный хохот.

А еще, Евгений мстителен. Он может запросто довести любого до кондрашки, при этом с совершенно невозмутимым видом. Работая с программистами из стран Азии, и по телефону не понимая не единого слова из их английского, Женя имитирует “неполадки со связью” и начинает писать. Долго, размеренно, он выясныет у них суть проблемы. Потом, долго, размеренно и нудно, заставляет написать все возможные детали, особенно тщательно соблюдая процесс, который все успешно игнорируют годами, ввиду нехватки времени. К тому моменту, как коллеги в состоянии близком к оборочному, послушно выполнят желаемое, Евгений, невозмутимо и быстро, починит поломку. Потому что у него физмат, куча нерастраченной энергии и блистательный ум.

Он умеет превратить скучное в веселое, нудное- в развлекательный процесс, а плохое- в положительное в нужную сторону. Например, по его словам, “шабат” станет четвегом, если хорошо помолиться. И свиное мясо тоже можно превратить в курицу, если очень надо. И вообще, у него с Богом особые отношения, сложенные за полвека и отличные от нас, смертных. Они не имеют границ в плане стен церкви или синагоги, и как говорится, “Бог в душе”.

А еще от Юджина я узнала, как нужно матюкаться на идише и иврите. Теперь, как приличная женщина, я ему вместо “иди в баню!”, пишу “гей какен”. И звучит красиво, мелодично, и не так обидно, вроде.

Поэтому я пишу “гей какен” по поводу и без. Мне нравится. А вот когда надо техническую документацию написать, то нужно добавить кодовое слово “шрайбен откриткес”( “пигите письма”), тогда шифр будет понят правильно и сделан по всем правилам Силиконовой долины, так, как мы умеем, когда нужно быть профессионалами своего дела. 🙂

Вчера, изображая светскую львицу, я считала минуты до моего ухода с очередного мероприятия, дежурно ковыряя торт и поддерживая беседу с человеком, которого не помню как звали, да и если честно, не пыталась запомнить…когда впорхнула она.

Невысокая, идеально сложена, с такой желанной и для меня недосягаемой оливковой кожей и копной густых темных волос, с яркой помадой на губах и идеально белыми зубами, она сильно выделялась на фоне скучных дамочек с бокалами, которые изображая таких же львиц, непрестанно следили за передвижениями мужей по периметру дома, чтобы не дай Бог не увели ценнейших экземпляров. Разговоры были типичными, тетки еще более типичные, разряженные в стиле “последнее болеро” и “не уходи, молодость”, а глаза усталые и унылые. Вобщем , вечер удался и я, приземлившись в дальней комнате на диване, думала над предлогом “как бы свалить поприличнее”. Я съела весь возможный десерт и собиралась взять еще, когда она протянула мне руку с идеальным французским маникюром и с очаровательной улыбкой выдохнула: “Арлин. Очень приятно! Можно присесть?”

Два часа спустя, мы сидели на том же диване, доедали по третьей тарелке дессерта и не замечали никого вокруг. История жизни Арлин потрясает одновременно  своей простотой, и сложностью женского пути.  Сейчас, когда ей за 60, и на идеальной коже просматривается еле заметные морщинки,  она открыта и задорна. Она хохочет как девченка, непосредственно поправляя гриву идеальных черных волос и не задумываясь над извечно женскими проблемами, забывает про преданного мужа, ни на минуту не оставлявшего ее одну, и рассказывает мне историю своей жизни. А в его глазах обожание, восторг и очарование “молодой женой”, несмотря на то, что вместе уже больще 20 лет, а он все также бережно приносит ей чай и пирожные, смотрит на ее идеальный профиль и нежно гладит по плечу.

“Знаешь, грудь моей мамы спасла нашу семью от верной гибели” начинает она. Уже интересно, и я навостряю уши. “В свои 15 лет, мама, не умеющая ни читать, ни писать, имела одно нетипичное для филлипинской девушки достоинство- пышную грудь. У нас, азиаток, такою роскошь встретишь крайне редко, можно сказать – никогда. Но мама, будучи единственной дочкой в семье, каким-то чудом получила такой клад, не подозревая, что она спасет жизни ее братьям и отцу. Кстати, я унаследовала ее гены, ” заливается смехом красотка Арлин и продолжает. “В то время на Филиппинах шла войная с Японией. В армию забирали всех лиц мужского пола от мала до велика, и семьи оставались без единого мужчины в доме. Женщины выживали как могли, ломаясь на тяжких работах и неся на своих плечах все заботы по дому. Моя семья не стала исключением, и мы готовились к худшему, зная что сейчас, вот-вот настанет очередь братьев и отца идти в оборону. Японцы уже вошли в деревню, и расположились в лагерях. Моя мама, в свои 15 лет, бесстрашно ходила за водой и продуктами, и игнорируя солдат, пробиралась через их поселения нагруженная тюками, упрямо выбирая дорогу напрямик к дому, не собираясь прятаться или обходить стороной. Потом мама всегда говорила, что она была бесстрашна, потому что шла по своей родной земле, по тем тропам, которые она исходила ребёнком и ничего не могло ее заставить обходить кругом, просто потому, что оккупанты разложили там лагеря. Это моя земля, говорила мама, и шла напрямик. Видимо, в один из этих бесстрашных походов, ее и заметил командир японского полка. Шел день за днем, а мамин дом оставался неразрушенным, нетронутыи и даже братья с отцом невредимыми. Они продолжали ждать расправы, готовились к худшему, но японские солдаты упрямо обходили их семью стороной, несмотря на то, что соседние дома были уже разрушены и опустошены. Каждый день они семьей молились о мире, и начинали очередной день под гнетом страха. Но бесстрашная мама, девочка-подросток, каждое утро шла за водой, упрямо игнорируя заинтересованные взгляды солдат, переступая через разложенные стопками формы, фляги и обмундирования и расплескивая воду на аккуратные мундиры.

В один из таких дней, уже в конце войны, японский командир подошел к девушке, и молча протянул ей бумагу. Не умея читать даже на родном языке, а уж по японски и подавно, она ее подписала, даже не задумываясь о содержании. Ведь если их не убили за эти месяцы, то хуже уже не будет, решил подросток. Филиппинские войска истощены, японцы безоговорочно побеждают, и что бы эта бумажка в себе не несла, страха уже не было. Оставалось отчаяние и надежда, что когда-то это закончится…

Японские войска ушли из деревни, жизнь пошла своим чередом. Деревня ожила, и люди стали снова общаться, ходить в гости, вечерами обсуждать новости. Казалось, что мир наступил снова, и жизнь опять размеренна и беззаботна..но не для тех, кто любопытен! Мама, будучи любознательной, никак не могла успокоиться, имея ей же подписанную японскую бумагу, и пряча ее под ворохом сухих листьев, чтобы никто не нашел раньше, чем она выяснит, что же это было. В один из тёплых вечеров, когда терпеть стало совсем невмоготу, она отважилась и спрятав документ под рубашку, пошла к соседке, которая волею судеб успела выучить базовый японский за это время войны,  могла читать и даже немного говорить. Молча протянув ей бумагу, мама затаила дыхание, наблюдая за быстрыми глазами женщины, пробегающим по строкам манускрипта. Дочитав, и ткнув в пальцем в мамину подпись-закорючку в конце текста, она молча посмотрела на подростка, снова на подпись, и выдала:” Поздравляю, ты замужем. Это-твое согласие на брак с тем японским командиром, и обещание ждать его приезда обратно на свадьбу. Тут говорится, что он уехал на неопределенное время по долгу службы, но ты, как жена обязуешься его ждать сколько придётся…”

****

Прошло 10 лет. Командир не вернулся, и как оказалось впоследствии , был убит сразу по возвращению в Японию. Мама, неосознанно ставшая из подростка женой, ждала мужа и на все вопросы родни, отмалчивалась и избегала разговоров. Она не принимала сватавшихся женихов, а ее семья в полном недоумении приглашала все новых, надеясь, что может этот-то понравится странной родственнице. Девушка, далеко за двадцать, незамужем- нехорошо это, считали в деревне, подозрительно косясь на проходившую за водой маму. Но она, как ни в чем не бывало, молча отвергала всякие попытки потенциальных претендентов на руку и сердце, никогда и никому не показав бумагу, спрятанную под ворохом сухих листьев. Почти каждый день, приподняв пласты и достав бумагу, мама протирала ее от пыли и подолгу смотрела на свою подпись. Она ждала, она знала, что она- жена. И пусть они никогда не держались за руки, не смотрели друг другу в глаза- она замужем. И будет ждать мужа, потому что так надо. Потому, что так положено, так воспитали и так говорит сердце. И что бы не думали в деревне, которая давно причислила ее к числу сумасшедших,  она дождётся. Ведь вон они- их подписи на старой бумаге, и они подписали их жизнь.

Когда мама узнала, что он больше не приедет, случайно встретив одного из японских солдат, который приехал по службе на Филлипины, и рассказав ей, что командира больше нет, она погасла. Одев черный платок, и завязав волосы в тугой пучек, чем вызвала еще больше подозрений и насмешек в деревне, она, как призрак вдовы, каждый день ходила за водой и подолгу сидела на берегу, держа в руках сложенную бумагу. Никто не знал, что это была за бумага, кроме старой соседки, которая молча смотрела вслед проходящей женщины, и опустив глаза, принималась обратно за рутинную работу.

Так шли годы. Когда маме было уже под сорок, она вышла замуж за нашего папу, хорошего и работящего вдовца из соседней деревни. Они жили мирно, и родились мы с сестрой. Мама никогда не рассказывала ее историю, но мы часто видели ее сидящей на закате на реке, и держа в руках какую-то бумагу. Когда же мы подбегали ближе, она молча прятала ее под рубашку, и мягко улыбнувшись, обнимала нас с сестрой…”

Мисс Филлипины задумчиво улыбнулась, видимо физически ощутив руку мамы и теплый ветер с реки, и вернувшись в то время, в детство. Она посмотрела на меня, и улыбнувшись уже мне, продолжила:

“С тех пор мы выросли. Мы с сестрой унаследовали мамины достоиства, и в 70-х я выиграла титул мисс Филлипины. Потом мы семьей иммигрировали в Америку,  и тут пошла новая жизнь..

Я вижу маму каждый день, я с ней все время. Она осталась для меня загадкой, несмотря на то, что прошло столько лет. Она- мой ангел, мой пример и мой лучший друг. Она спасла мою семью, и потом всю жизнь несла свой крест, вместе с бременем позора и клейма сумасшедней. Она выстояла, выжила…и ты знаешь, я уверена, что она хранит эту бумагу по сей день. Часто вижу, как она, сидя во дворе в старческом забвении, теребит в морщинистых руках пожелтевшую свернутую бумагу…”